"МОДЕРНИЗАТОРЫ" РОССИИ: СИНТЕЗ ГЛОБАЛЬНОЙ РЕЛИГИИ
"Русский ислам"
как явление и как предмет исследования
Сергей Градировский
27.05.2003
Выступление на круглом столе "Что значит Ислам для России" в Российском Фонде Культуры 22 мая 2003 г.
Перед выступлением я введу два ограничения собственного дискурса. Первое. Начинал я как эксперт в Центре стратегических исследований ПФО, который был создан практически одновременно с институтом полпредства. Сейчас, уже более года, я — государственный чиновник, поэтому буду говорить с точки зрения интересов государства, так как для госслужащего это единственно корректная позиция, я и буду ее придерживаться. Второе: я постараюсь не говорить о политике. Алексей Всеволодович Малашенко до меня крайне интересно говорил об этом в своем выступлении. Я же в свою очередь затрону культурный аспект явления.
1. "Русский ислам" как явление или как предмет исследования
Что мы обнаружили, исследуя ситуацию в округе и стране в целом? (Я думаю, что вы позже в своих вопросах или дискуссионных замечаниях подтвердите, раскроете или отвергните эти позиции.)
Первое: массовый переход в мечетях на русский язык. Что это означает? Конечно же, не перевод намаза на русский язык, как злословят недоброжелатели, подозревая, что государство или какие-то его структуры поддерживают и даже направляют данный процесс. Норма существует, и она действует: обязательные молитвы только на арабском, дополнительные, проповедь и общение — на любом удобном для общины языке. Этим языком становится русский.
Связано это, в первую очередь, с миграционными, буквально капиллярными, процессами, которые развернулись в 90-е годы. Этнические общины вышли из своих анклавов и стали активно распространяться по всей стране, и в первую очередь по городам. Большинство городских мечетей сегодня наполняются мусульманами разных национальностей. И если какое-то время назад переход имама в мечети на русский язык сопровождался недовольством старейшин — они говорили: "Ну, что ты говоришь на чужом языке, говори на "исламском" языке", – причем, как правило, если это волго-уральский регион, подразумевался татарский язык, а отнюдь не арабский, — то сегодня все смирились с этим переходом, потому что понимают, что имам должен обращаться к каждому человеку, к уму человека. Такое разумное включение, происходящее в мечети, — одна из добродетелей ислама. Ислам всегда апеллировал к сознанию, разуму, отсюда ценность понимания того, что происходит в мечети, разумное (посредством ума) включение в происходящее богослужение.
Поэтому русский язык становится все более активным в мечетном пространстве, и этот процесс происходит сам по себе, его никто специально не проектирует и никто специально не развивает. Процессы этнокультурного смешения, которые в нынешней ситуации возрастают, будут способствовать усилению этого явления.
Второе: переход исламского книгоиздательства на русский язык. Конечно, немало за эти годы было выпущено исламской литературы на разных языках, особенно на татарском. Но, тем не менее, самое массовое распространение в России получила исламская литература именно на русском языке: книги издательства "Бадр", дагестанский проект издательского дома "Ансар" — "Золотой фонд исламской мысли" ("Наставление правителям" Имама Аль-Газали, тафсиры и др.), труды наших востоковедов: Большакова, Прозорова, Резвана (его исследование по коранистике недавно было отмечено высокой наградой в Иране). Это питерское востоковедение. А еще московское. А еще русскоговорящая Казань. А еще Дагестан, где без русского нет никакой коммуникации. Это энциклопедии, словари, карманные словарики, тафсиры, переводы, многочисленная суфийская литература. Это, безусловно, исследовательские монографии Алексея Малашенко. Даже Аль-Азхар включился в этот процесс, выпустив прекрасный русский перевод тафсира Аль-Мунтахаб.
Опять же это не действия государства — это сумма издательских бизнес-стратегий, стратегий отдельных духовных управлений, международных и российских фондов (как, например, "На пути к исламской реформации: гражданские свободы, права человека и международное право" фонда Андрея Сахарова), результаты исследовательских программ и усилий отдельных инициативных верующих. Здесь нет никакой единой целенаправленной политики — зарубежной или государственной. Процесс складывается сам по себе.
Третий пункт: принятие госстандарта по исламской теологии. Естественно, что масштабный образовательный процесс в России будет протекать на русском языке. С 1993 года у нас существует стандарт по теологии, и некоторые из здесь присутствующих принимали активное участие в том, чтобы он появился. Понятно, что лидерами этого процесса были и остаются православные. Сегодня в стране 17 вузов, в которых существуют теологические кафедры или факультеты: 12 государственных и 5 негосударственных. Все они — православные. То, что вслед за ними появятся — а стандарт такой уже принят — исламские (и других конфессиональных групп, которые могут себе позволить подобную образовательную политику), — это неизбежно.
Все это для меня означает саму возможность появления в России, в ее академической среде, исламского богословия. Одновременно с этим появится и правовая школа, благо, есть такие специалисты, как Сюкияйнен, Керимов, Мухаметшин и еще несколько ученых, которые обладают знанием и опытом положить начало такой исламской правовой школе. Она также будет сложена в лоне русского языка, это неизбежно. Ведь если шариат и фикх будут не отвлеченным знанием, а знанием, претендующим на влияние, на участие, в том числе, в конституционном процессе, — они сложатся на русском языке.
Четвертый пункт: исламские русскоязычные СМИ — создаваемые на первом этапе как просветительские, а сегодня все больше с целью ведения борьбы в информационном пространстве. Ситуация обостряется. Антиисламская информационная политика провоцирует, если можно так сказать, "гонку информационных вооружений". Исламская сторона все еще слаба, но досозревание обязательно произойдет. Появление осознанной стратегии в этой области — также неизбежно. Уже сегодня мы наблюдаем двойной процесс, когда, с одной стороны, появляются качественные исламские средства массовой информации, особенно в Интернете, а, с другой, мусульмане занимают ведущие посты в федеральных средствах массовой информации, где, естественно, не пишут пропагандистские статьи, но выражают точку зрения ислама на целый ряд политических событий, в том числе международных (яркий пример — Орхан Джемаль, зав. отделом политики "Новой газеты").
Напомню также, что 21 мая с.г. под эгидой Совета муфтиев России, при поддержке Союза журналистов России, был создан Союз мусульманских журналистов. Кто его возглавил? Али Вячеслав Полосин, а его заместитель — Ячменев. Оба русские. Правильна или неправильна эта политика, я не знаю, и я не стремлюсь дать ей оценку. Я только фиксирую ситуацию.
Наконец, пятый пункт — появление интеллектуальных сообществ, думающих и говорящих на русском языке. Кстати, именно в интеллектуальной исламской среде как раз наибольшее количество русских, с русскими корнями или наполовину русских, или, например, с явной тюркской антропологией, но при этом давно уже русскокультурных, русскоязычных людей, принявших ислам.
А теперь давайте сравним описываемое явление с ключевым определением "Русского мира" как мира, говорящего и думающего на русском языке. И если ряд теоретиков Русского Мира считает, что его неотторжимой частью является русскоязычная часть Израиля, то почему другой частью Русского Мира не считать русскоязычную умму? Этот тезис имеет и обратную силу: часть Русского Мира является частью Мировой Уммы. Строго говоря, речь идет о геокультурной кооперации в глобальном мире. Итак, у Русского Мира есть свой исламский сегмент. И этот сегмент будет возрастать и усиливаться.
Выводы к первой части
Я повторю пять исследовательских выводов: массовый переход в мечетях на русский язык; перевод исламского книгоиздательства на русский язык; принятие госстандарта по исламской теологии и разворачивание образовательного процесса преимущественно на русском языке в определенном методическом поле; исламские русскоязычные СМИ; появление исламских сообществ, думающих и говорящих на русском языке.
Таким образом, явление, которое мы условно назвали "русский ислам", — это явление, лежащее на стыке исламской и русской культур, в том числе культур мышления. Потому что мышление осуществляется в языке. В свою очередь, тип мышления определяет стратегии развития социальных систем. Очевидно, что речь идет о пограничном явлении, что указывает на его потенциальную креативность. Мы в истории мышления можем найти много примеров, когда пограничные явления оказывались невероятно плодоносящими. Произойдет ли то же с русскокультурным исламом, т.е. развернется ли эта новая реальность, — я не знаю, но не замечать этого явления и не задаться вопросом о его последствиях для русской культуры и российской политики мне кажется неправильным.
Таким образом, русский ислам — это явление, которое принадлежит как исламской, так и русской культуре, в том числе политической культуре. Всегда нужны усилия, чтобы культурный контакт развивался как диалог, а не вражда.
2. Государственное отношение к анализируемому явлению
Не просто отношение, а деятельностное отношение, так как я веду свой рассказ с позиций государственного чиновника.
Серьезный вопрос: как в этой ситуации поступать власти, если она признает это явление и его значимость? Сдерживать его, поощрять его развитие или просто оставить в покое? Ибо есть процессы и явления, которые власти лучше не трогать, в отношении которых лучше воздержаться, применить принцип недеяния, определенное табу: пусть до каких-то пределов оно само прорастает как нечто органичное и живое. Особенно, если это касается культурного явления, а не явления, связанного с вооруженным восстанием: понятно, что в последнем случае вмешательство политических элит будет молниеносным. Но если речь идет о философском, культурном, литературном, художественном, богословском явлении, то, конечно же, государству нужно поостеречься вторгаться в эту сферу. Не всем нужно управлять! Порой необходимо проявлять управленческое благоразумие.
Есть еще очень сложный вопрос для меня: если власть рачительно относится к некоему явлению, то как она должна выстраивать пространство диалога, процесс обсуждения этого явления? Пусть общество и его здоровые силы принимают решение о статусе данного явления. В этом я вижу благоразумие власти. Как власть может, крайне аккуратно, влиять на институализацию некоего явления? Под институализацией я понимаю приобретение этим явлением таких социальных форм, когда оно становиться публичным явлением и в отношении его позволительно вести некий культурный диалог — за что-то критиковать, за что-то хвалить и поощрять, что-то сдерживать и т.д.
Вернемся к нашему предмету. Сразу оговорюсь, что, говоря о русском исламе, мы, конечно же, не говорили ни о новом мазхабе, ни о новом толке, мы также не говорили о трансформации исламской догматики и, мы, конечно же, не обсуждали то, что какое-то количество русских примет ислам. Да, какое-то количество русских примет ислам, как во все времена какое-то количество тюрок принимало (и будет принимать) православие или протестантизм. Мне кажется, что такие процессы взаимообмена всегда происходят, всегда будут происходить, но не будут доминирующим явлением. По крайней мере, предпосылок к массовому вступлению тюрок в христианство или славян — в ислам пока не наблюдается. В свою очередь, культурный буфер позволяет создать некое пространство комплементарности — между русской культурой, имеющей традиционно православные корни, и исламской культурой в России.
У меня нет окончательного ответа на поставленные вопросы, хотя некоторые вещи и некоторые процессы, я убежден, нужно поддерживать, некоторые процессы нужно сдерживать или же договариваться с носителями этой культуры о том или ином характере развития этих явлений. Но одно я заявляю уверенно: власть, если она претендует на подлинную легитимацию, должна опираться на живительные процессы снизу, она должна видеть верующих и их упование.
3. Контекст, в котором разворачивается обсуждаемое явление
Третьим пунктом своего выступления я хотел бы рассказать о рамочных условиях, которые ограничивают принятие того или иного решения нашей властью.
У нас есть такая форма — ежегодный доклад Центра стратегических исследований ПФО. Очередной доклад 2002 года был посвящен теме "Государство. Антропоток". В нем поднимается вопрос, каким образом современное государство, и конкретно — российское государство, способно быть сомасштабным таким планетарным явлениям, как большие миграционные процессы, "человеческие течения", вызывающие смену идентичностей. Что мы фиксируем по нашему округу?
Первое — это то, что можно назвать новой конфессиональной регионализацией. Понятно, что процессы возрождения, о которых говорил А. Малашенко, в разных конфессиях происходят по-разному и с разным темпом. Понятно, что одни это делают быстрее и качественнее, другие — медленнее и с нанесением немалого вреда себе и окружающим. Это не как на образцовой грядке: вся рассада примерно одного роста. Нет, кто-то быстрее растет, кто-то медленнее, а дальше — как в лесу: понятно, что некое мощное дерево может раскинуть крону настолько широко, что более слабые деревья, оказавшись в тени, начинают хиреть и вымирать. В результате одни выигрывают, расширяя пространство контроля и влияния, а другие проигрывают. Эта ситуация сама по себе конфликтна. Отсюда острота политической дискуссии, которая касается возрождения конфессиональных сообществ.
Второе: смена этнического баланса. Она не является катастрофической, но, тем не менее, это устойчивый процесс, и он выражается в нескольких вещах. Во-первых, в целом ряде национальных республик гомогенизация титульного населения продолжается, то есть количество татар в Татарстане или чувашей в Чувашии медленно, но возрастает. Этот процесс будет продолжаться. Следовательно, будет происходить анклавизация этнического пространства региона. Если еще недавно Поволжье было чересполосицей — славянско-тюркской или исламско-христианской, то не превратиться ли Поволжье в "лоскутное одеяло" — это серьезный вопрос. Что опасно? "Лоскутизация" — один из важнейших элементов "балканизации", как считают некоторые исследователи. Во-вторых, русская деревня деградирует все же несколько быстрее, чем татарская или башкирская. Хотя продолжительность жизни у тюрок и у славян примерно одинакова, но, опять же, за счет более быстрого вымирания русской деревни, продолжительность жизни будет расходиться.
Но самое главное — и это следующий аспект — это давление южного антропотока, это миграционные процессы из Средней Азии и Закавказья. Первая половина 90-х годов — доминирование русского (русскоязычного) населения; вторая половина 90-х годов — снижение доли русского населения. Наступившее десятилетие будет связано с тем, что основной миграционный поток — если, конечно, в России не победит полицейский режим в отношении мигрантов, чего некоторые так хотят добиться, — большая часть его будет не русское и не православное население, то есть исламское население.
Таким образом, количество мусульман в России в силу различных демографических и миграционных процессов будет неизбежно возрастать. Понятно, что люди приезжают не в какие-то абстрактные города и веси, они приезжают и встраиваются в существующие социальные структуры, в действующие сообщества. Они приходят в мечети и в свои культурные общества, они обращаются за помощью к своей диаспоре. Аналогичные процессы разворачиваются в глобальном масштабе. Валлерстайн показывал, что государство в XIX-XX веках настолько приучило население к тому, что оно полностью заботиться о нем, что население постепенно отказалось от альтернативных систем своей защиты. Понятно, что в Средние века роль конфессий, цехов, семей, родов была совсем другая. Сегодня, когда государство отступает под натиском глобализации, человек остается один на один с непонятной силой. Поэтому поиск альтернативной государству социальной защиты — это процесс, который разворачивается повсеместно, не только в России. Таким образом: куда будут приезжать эти люди, кто их будет встречать? Их будут встречать сообщества, которые в самой России отвергнуты, которые не понимают и не принимают ту политику, которую по отношению к ним проводит государство? Или они будут включаться в сообщества, которые уже встроены в социальную ткань России и, в свою очередь, помогают встраиваться им?
В этом смысле мы оказываемся в ситуации, когда возможны два пути: либо мы повторим сценарий, когда Россия расширяла пространство контроля — во времена Бориса Годунова до 50 % дворянских родов были тюркскими и процессы аккультурации и ассимиляции проходили достаточно быстро и успешно; либо мы подпадем под процесс анклавизации, который сегодня наблюдается в европейском сообществе. Мы уже движемся в сторону второго сценария, и это движение будет происходить до тех пор, пока политика в отношении ислама, о чем говорил Малашенко, будет оставаться прежней.
Это очень ответственный выбор. И я хочу, чтобы государство приняло в нем участие. Но также очень важна роль журналистов, академических структур и других институтов гражданского общества (есть оно у нас или нет, наконец?!).
4. Разговор о русском
Мало кто из принявших участие в дискуссии вокруг "русского ислама" понял, что введение данного словосочетания — это начало болезненного разговора, в первую очередь (по крайней мере, для русского человека), о "русском", а уже во вторую — об "исламе". Сегодня развернулась подлинная борьба за пределы и содержание понятия "русского". Можно утверждать, не боясь преувеличения, что то, чем она закончится, определит будущий характер Федерации.
Будет ли русское свернуто до определенного конфессионального пространства — православного, будет ли русское стиснуто некоей этнической оболочкой, с отторжением и финно-угорского, и тюркского начал, я уже не говорю о кавказском — вот в чем вопрос, вот где скрыто главное напряжение. То ли русское будет рассматриваться — как и раньше рассматривалось, — как некий культурно-цивилизационный феномен, который принципиально не был этническим феноменом. (Как этнический он, конечно же, рассматривался, но не главенствовал. Политическая власть, говоря о русском, нагружала его, в первую очередь, смыслами культурными, цивилизационными, государственническими). То ли русское сократится до этно-национального. Смена смысла приведет к смене формы. Страны в привычных очертаниях больше не будет.
На фоне обсуждаемых выше "тектонических" подвижек и решается: будет ли Россия признана моноэтническим православным образованием с многочисленными национальными и религиозными вкраплениями — эдакая "булка с изюмом", или Россия все же полиэтническая и поликонфессиональная, не страшащаяся увеличения своего внутреннего многообразия — держава.
Я считаю, что диалог с исламом, особенно если это диалог рассматривается как выход на стратегическое сотрудничество, нужно начинать в пространстве не правовом, типа конкордата, а в культурном. Нужно начинать с культурной работы. Потому что только взаимная аккультурация, по крайней мере, в пространстве России, взаимная аккультурация русской и исламской культур — она создаст предпосылки подлинного взаимопонимания и, действительно, стратегической договоренности в большей степени, чем любые правовые договорные основы. Правовые договоренности без этой предваряющей работы недостаточны в силу того, что, когда порядок сил изменяется, как правило, та сторона, сила которой возросла, инициирует пересмотр отношений (что мы наблюдаем и сегодня как пересмотр Ялтинских соглашений).
Поэтому только культурная пропитка позволяет говорить о действительной безопасности. Я не хочу, чтобы в нашем отечестве безопасность понималась как таможенная или милицейская работа по искоренению в стране арабского, пакистанского, персидского, турецкого и других начал.
России нужен новый проект и, конечно же, проект интернациональный. Русский протестантизм и русский агностицизм сегодня – не менее значимые начала для понимания границ возможного и должного.
"Русское" проросло в инородном и иноверном и состоялось благодаря ключевому качеству православной культуры — всемирности. Ведь всемирность предполагает открытость при внутреннем сосредоточении. Для этого нужно собрать все ресурсы, инвентаризировать все начала, вобрать собственную историю.